Славянский Языческий Портал

Статья подготовлена по материалам сайта Славянский Портал
Собственно, уже года три как этот обзорчик намечался. Началось все с упомянутой выше книги и ее обсуждения по интернету мной и автором.

Конкретно, я докопался до следующих строк:

“Третье оружие ополченца, лук, упоминается в основном в связи с охотами и состязаниями. В бою его применяют Илья Муромец (до вступления в богатырскую дружину, против оборотня-Соловья) и Василий-Пьяница, человек отнюдь не богатырского круга.

Любопытно, что первым заметил это все тот же автор “Русских сказок”, Василий Алексеевич Левшин: “Русские богатыри считали за стыд сражаться чем-либо, кроме ручного оружия, ибо убивать пращом или стрелою не вменяли в приличное человеку храброму”. В былинах эта неприязнь распространена, кажется, на все виды метательного оружия, на само метание. Только враг-инородец, вроде Идолища, или негодяй, вроде Тугарина, способен метнуть нож в противника — причем богатырь, перехватив или отбив брошенный в него клинок, никогда не бросает его обратно в хозяина, но вызывает напавшего на поединок или расправляется с ним ударом. Русские богатыри бьют даже там, где естественней метнуть — Хотен Блудович ударом, а не броском копья расшибает конек крыши дома враждебных ему Чусовых. Стоящую на воротах дочь Соловья-разбойника, пытавшуюся убить Илью приворотным брусом или по-иному, богатырь убивает не бросков, а ударом копья. Любопытно, что и летопись хранит представление дружинно-княжеской среды о сугубой подлости, неблагородстве броска: когда на Любечском съезде обсуждают подлость князя Давыда, заманившего в ловушку и ослепившего князя Василька Теребовльского, ему говорят “кинул ты нож в нас!”. Как и в былинах, брошенный нож — знак вероломства и подлости”.

Конечно, я могу предположить, что состязались Дунай с невестою и Добрыня со своим спутником (Василием Казимировичем, если правильно помню. Сюжет о невесте для князя Владимира)… Натягивает лук Добрыня и для охоты на ворона (“Добрыня Никитич и Алеша Попович”). Но почему такой знаток былин, как Прозоров, не приметил следующие моменты:

Во-первых, собираясь на битву, Данило Денисьевич просит подать ему “мал-колчан в полтретья ста стрел”

Во-вторых в былине о Дюке Степановиче слишком уж любовно описан дорогой лук главного героя:

“Еще не много с Дюком живота пошло:
Пошел тугий лук разрывчатый,
А цена тому луку три тысячи.
Потому цена луку три тысячи:
Полосы были серебряны,
А рога у лука красна золота,
А и тетивочка была шелковая,
А белого шелку шемахинского.
И колчан пошел с ним каленых стрел,
И в колчане было за триста стрел,
Всякая струна по десяти рублей;
А еще есть в колчане три стрелы,
А и тем стрелам цены нет,
Цены не было и не сведомо.”
Потому тем стрелам цены не было:
Колоты они были из трость-древа,
Строганы те стрелки в Новеграде,

И я почему-то не наблюдаю в сюжете презрения к метательному оружию. Иначе – зачем такие украшения или такое подробное описание “презренного” предмета?

В третьих сам Илья Муромец (про которого Прозоров сделал торопливую оговорку: дескать Соловья стрелой он сшиб еще до того, как “официально был принят в дружину”, т.е. статус позволял) применяет лук против разбойников в былине “Три поездки Ильи Муромца”:

“Говорит Илья Муромец, Иванович:
“Ох вы, гой еси, камышнички,
По-русски — воры-разбойнички!
Дайте вы мне старому исправиться:
Будете старому и кланяться!”
Вынимает старый свой тугий лук,
, Натягивает тетивку шелковую,
Накладывает он калену стрелу.
Он стреляет не по станишникам,
Стреляет он, старый, по сыру дубу.
А смела тетивка у туга лука,
Угодила стрела в сыр кряковистый дуб,
Разбивает дуб во черенья ножевые”.

Опять же, если касаться исторических примеров, то в ПВЛ князь Святослав начинает битву с метания копья, точно по традициям варяжско-скандинавской воинской знати. И никто не спешит бить по руке шалопая, поправшего обычай, напротив – все ведут себя так, как будто князь метанием ИСПОЛНИЛ необходимый обряд, а именно – ритуальный зачин битвы.

Да и намеком на большую подлость в словах князей “метнул ты в нас нож”, является, скорее, не “метнул”, а именно нож – орудие последней надежды и пьяной поножовщины.

Когда я изложил эти соображения Льву Рудольфовичу, он ответил, что лук Илья Использовал в качестве знака презрения к разбойникам, Дюк носил свой драгоценный лук для охоты, а Данило Денисьевич, дескать, даже разгневался на жену, поднесшую ему колчан.

Пришлось обратить его внимание на слова былины:

“Возговорит Данила свет Денисьевич:
“Подавай мне мал-колчан в полтретья ста стрел:
Она подала ровно в триста стрел.
Возговорит Данилушка Денисьевич:
“Ты невежа, ты невежа, неотецка дочь!
Чего ради ты, невежа, ослушаешься?
Аль не чаешь над собою большего?”

Т.е. гневаться он начал не по причине того, что ему подали “презренное” оружие, а потому что стрел было в 20 раз больше, чем он рассчитывал. И жена оправдывает свой поступок тем, что… ЭТИ СТРЕЛЫ ПРЕДНАЗНАЧЕНЫ СОБСТВЕННО ДЛЯ БОГАТЫРЕЙ!

“Ты надеженька, мой сердечный друг,
Да уж молодой Данилушка Денисьевич!
Лишняя стрелочка тебе пригодится:
Пойдет она не по князе, не по барине,
А по своем брате богатыре”.

И Данило вполне успешно уничтожает богатырей князя Владимира стрелами до тех пор, пока не видит, что к нему послали его побратимов – Добрыню и Алешу.

Странное незнание былин для человека, который пишет по ним статьи и книги.

Тем паче, что есть еще и момент технический:

Обратите внимание: лук, при таком презрении, обязан был бы не развиться дальше “простого” охотничьего, однако на Руси были (согласно данным археологии) широко распространены сложные боевые луки, изготовление которых не уступало по сложности процесса изготовлению боевого меча. Такие луки мало доступны простолюдинам ввиду их дороговизны. Значит, делались они для профессиональных воинов. А былины… Как заметила моя жена, былины служили для восхваления богатырей, а значит отражают самый почетный способ борьбы, умалчивая о вынужденном “бесчестье”. Потому и так мало упоминания о луке в устном народном творчестве.

Профессиональные воины, способные убивать ополченцев десятками в ближнем бою, но презирающие перестрелку, могут быть только чванским парадным отрядом, пригодным лишь для столкновения с себе подобными: битва при Кресси в Столетней войне ПРЕКРАСНО показала, КАК ГИБНУТ НЕ ИМЕЮЩИЕ МЕТАТЕЛЬНОГО ОРУЖИЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ РАТНИКИ, ТАК И НЕ ДОРВАВШИСЬ ДО ЛУЧНИКОВ. Поэтому любой военный вождь, при условии, что он не чванливый бездарь (как показывает история, такие если не быстро погибают, то и долго не командуют), поставил бы рати ситуацию следующим образом: “презирать лук вы можете столько, сколько захотите, но мастерски им пользоваться и иметь в своей экипировке ВЫ ОБЯЗАНЫ”.

Ну, а насколько эффективен лук против могучего богатыря – наглядно демонстрирует былина о Сухмате Одихмантьевиче.

Ответа на эти доводы не последовало.

И этот диалог послужил серьезным поводом для следующего подозрения: Лев Рудольфович так увлекся политикой “расовой гигиены”, что решил очистить народный эпос даже от атрибутов, которых привыкли считать степнячьими. Ну, богатырских коней, упоминаемых в каждой былине и (что, как я понимаю, тоже немаловажно) имевшихся у рыцарей из столь любимой Львом Рудольфовичем Европы, было решено не трогать. Лук и стрелы он попытался перечеркнуть раз и навсегда. Покусился немного и на саблю:

“В былинах “меч упоминается рядом с саблей”. Но когда былинный герой карает смертью неверную невесту или жену (“Иван Годинович”, “Чурило и Катерина”), он обычно говорит — “женил я свою саблю вострою”. Понятно. Женить естественней предмет мужского рода — то есть меч. Он, очевидно, и был в этих эпизодах изначально на месте сабли. Сабля же в эпосе такая же чужачка, как “ружья кремневые” в древнейшей былине про Волха или стрела, входящая в бок врага и выходящая из другого… пулей.”

Кто-то, возможно, постарается добавить, что сабля вытеснила меч у русских под влиянием монголо-татар, однако я замечу, что сабли существовали у тюркских народов еще в 7 веке, т.е. существовали с мечом параллельно. Во вторых, сабля, за счет своей формы – оружие всадника: уступает мечу в силе удара, но наносит за счет изогнутого лезвия более глубокие и широкие раны, удобна для рубки с коня, но неудобна в пешем поединке (пехотинцы часто называли “пехотной саблей” прямой палаш) и, что особенно важно для конника, ей сложнее застрять в теле. А богатыри как раз и описаны в былинах как конные воины. Уж молчу про былины, в которых упомянута именно сабля: их десятки. Часто бывает так, в разных вариантах одного и того же сюжета, богатырь может быть вооружен то мечом, то саблей.

Насчет женского рода сабли… Не спорю. Позволю себе только отметить, что нередко подвид сабли, как например более поздний клыч (килич, килих), шамшер или европейский кракемарт – очень даже мужского рода. Ничего здесь не утверждаю. Просто отмечаю относительно “предпочтительности” по Прозорову.

И это самое подозрение подтолкнуло меня уточнить кое-что о самих богатырях.

Конкретно о Сухмане (Сухмате, Сухматии) Одихматьевиче (Дамантиевиче) и Михайло Козарине (Казарянин). Персонажи явно не русского разлива, хотя и вошедшие в русский эпос, как положительные герои. Второй носит прозвище Козарин (Казарин), т.е. “хазарин”, “выходец из Хазарского каганата”. Имя второго далеко от привычных нам русских имен.

Что по их поводу говорит Прозоров?

“Сухман, тяжело раненный в бою с кочевниками, а затем обвиненный Владимиром во лжи и брошенный в темницу-“погреб”, попросту срывает повязки с ран. И смерть героя, и его имя (Сухман, Сухмантий) напоминают героя скандинавского эпоса Сигмунда, или Зигмунда, отца Сигурда-Зигфрида. После битвы с врагами, в которой его покровитель, бог Один, внезапно встает на сторону противников героя, Сигмунд запрещает себя лечить, срывает с ран повязки. Схожи и последние слова витязей. Сухман: “Уж вы ой еси, мои раны кровавые… все за славный бился за Киев-град, за ласкового князя, за Владимира. Он забыл… милость великую, Красно Солнышко пекчи не стало мне, князь Владимир-от меня не возлюбил, вот не для чего стало мне на свете жить”. Последние слова Сигмунда зеркальны по композиции, расположению фраз — и полностью подобны по содержанию: “Многие живы от малой надежды, меня же бросили Боги; так что не позволю я себя лечить, не хочет Один, чтоб мы обнажали меч, раз сам он его разбил; бился я в битвах, пока ему было угодно”. Просто удивительно, что на это соответствие не обратили внимание ни норманнисты, давно и бесплодно ищущие хоть что-то похожее на скандинавское влияние в древнерусской культуре, ни сторонники школы заимствований.

Впрочем, Сухман-Сигмунд — исключение в русском эпосе. Обычно герои, как и героини, закалываются, бросаются на копье, на меч”.

Т.е. как-то легким росчерком пера богатырь-азиат приобрел черты “истинного арийца”. О Михаиле-хазарине Прозоров просто умолчал.

Хочу отметить, что сюжет Сухмана и Сигмунда схож, но не слишком: богатырь получил свои раны на охоте, случайно наткнувшись на врагов и победив их, конунг же получил свои раны, проиграв полноценную битву, Сухман лечил свои раны, открыв их лишь в конце, Сигмунд запретил себя лечить, скандинава убили при помощи Одина, с Одихматьевичем управились силами трех татар. Так что схожести в сюжетах не больше, чем у японского цуруги и европейского эстока.

В принципе, Сухман может быть и Сигмундом (один вариант отчества – Дамантиевич, вполне сопоставим с отчеством Довмонтович).

Может быть, что имя Сухман – русское, измененное временем и неверной человеческой памятью, а сам сюжет относился изначально к реке, которая не дает пройти вражескому войску. В конце концов есть же реки Сухона и Сухмань. Да и в самом сюжете живая река упомянута дважды:

1) “Матушка Непра-река текет не по-старому,

Не по-старому текет, не по-прежнему,

А вода с песком помутилася.

Стал Сухмантьюшка выспрашивати:

“Что же ты, матушка Непра-река,

Что же ты текешь не по-старому,

Не по-старому текешь, не по-прежнему,

А вода с песком помутилася?”

Испроговорит матушка Непра-река:

“Как же мне течи было по-старому,

По-старому течи, по-прежнему,

Как за мной, за матушкой Непрой-рекой,

Стоит сила татарская неверная,

Сорок тысячей татаровей поганыих?

Мостят они мосты калиновы;

Днем мостят, а ночью я повырою, —

Из сил матушка Непра-река повыбилась”.

2) “Сам Сухмантий приговаривал:

“Потеки, Сухман-река,

От моя от крови от горючия,

От горючия крови, от напрасныя!”

В этом случае, отчество Дамантиевич может быть искаженным “Дементьевич” и подчеркивать в устах сказителя “отечественное” происхождение героя-стихии.

А есть и третья версия, которая равноценна по отношению к остальным. А возможно – наиболее вероятная.

Существует арабское имя Утхман. И оно совпадает как с именем Сухман, так и с отчеством Одихмат.

[Кстати, прямо доказывает возможность заимствования различных арабских сюжетов и былина об Илье-Муромце. В ней Соловей-разбойник носит отчество Ахматович, Одихмантьевич, Рахматович, Рахманов. Рахман в русских сказаниях — представитель некого благого народа, “брахман”. Ахмад и Рахмат – форма одного и того же азиатского имени со значение “благо”. Эти “отчества” могут доказывать мое утверждение лишь косвенно. А вот имя Утхман в словарях трактуется как “птенец птицы бустард”, а сама эта птица “подобная подъемному крану”. И некий Соловей, сидящий на семи дубах и убивающий свистом все живое, вполне подходит на роль ее “сына”]

Вообще, если снова вернуться к теме “расовой гигиены” в воинском сословии, то следует отметить и тот немаловажный факт, что не только военные союзы, но, зачастую, и этносы, базирующиеся на милитаризме, имели не столько “расовую”, сколько практическую основу. Сам менталитет воинских объединений требует от участников не столь уж многого: умения сражаться, покорности командирам и верности идеалам этой самой группы. Это в мирное время да в других сословиях привередничали насчет “расовой или этнической гигиены”, в военное время на счету каждый меч. И, если меч заменяла присягнувшая на верность сабля – не гнушались и ей.

Примерами полиэтнических военных союзов являлись:

1)“савир” (составленный болгарами, аланами, хазарами, (по свидетельству Прокопия Кесарийского) остатки гуннов и, по свидетельствуазербайджанскому автора Захир-ад-дин Мараши, “какие-то славяне” (по мнению ряда исследователей – представители волынцевской культуры, летописные северяне);

2) варяги (имевшие в своих рядах скандинавов, германцев и славян).

Есть примеры и милитарных этносов на многонациональной основе:

1)гунны (среди которых, по свидетельствам Иордана и Прокопия были славяне)

2)савроматы (которые делились на западных, чьи черепа европеоидного типа, и восточных, чьи черты лица явно монголоидные).

Если подводить итог вышесказанному, то Л.Р. Прозорова можно было бы обвинить в предвзятости, которая непростительна для человека, кичащегося высшим образованием и стремящегося писать статьи и книги для широкой публики. Впрочем, возможно, что дело не в предвзятости, а просто – в поверхностном ознакомлении с предметом исследований? Будем милосердны к приятному человеку и погодим думать про него худшее до новых фактов.

Скрытимир Волк